Аптекарь - Страница 38

– Нет, – сказал Игорь Борисович. – Она – женщина. И красивая. А вы не джентльмены.

Игорь Борисович был в свежей серой тройке, являвшейся мне недавно в мечтаниях, вид имел человека здорового, разумного, готового к государственным делам. Впрочем, к государственным делам, казалось, были готовы и дядя Валя и Михаил Никифорович. Что им-то пришлось перенести, подумал я, коли на меня из-за моих четырех копеек выпало столько улучшений!

– Значит, вы, Игорь Борисович, довольны? – спросил я. – А как ваша семейная жизнь? И молодая жена Нагима?

– Я опять холостой, – резко сказал Каштанов.

Я хотел было просить извинения за свой бестактный вопрос, но дядя Валя не дал открыть мне рта, а сообщил как бы из сочувствия к Игорю Борисовичу, что неделю назад на дом к нему прискакали три брата Нагимы в бешметах, в папахах и с кинжалами, три всадника из Кабарды, завернули Нагиму в ковер или в ковровую дорожку и увезли ее под Нальчик, в предгорья Кавказа, заросшие буком и грабом, славные своим целительным воздухом и видом на Эльбрус, а Игорь Борисович, чтобы не испортить братьям впечатление от столицы, был вынужден провести час в ванной, запертой им на крючок.

– Все было не так! – обиженно сказал Каштанов. – Не совсем так!

– Однако увезли, – сказал дядя Валя. – Но беда-то ведь небольшая, а?

– Вы, дядя Валя, – губы Каштанова сжались и утончились, – лучше расскажите, за что ваши коллеги, шоферня, вам стекла побили в автобусе.

– Ладно, хватит, – помрачнел дядя Валя. – Они уже извинились, когда я им все рассказал. Они меня уважают. Несмотря ни на что…

– Михаил Никифорович, – сказал я, стараясь увести разговор на иные тропы, – ты сегодня в аптеку не пойдешь? Выходной?

– Я не хожу в аптеку, – сказал Михаил Никифорович. – То есть захожу туда. Но не на работу.

– Куда же ты ходишь на работу?

– Теперь никуда. Третий день на инвалидности.

– Ты что, Миша! – удивился я.

Удивились и Каштанов с дядей Валей.

А Михаил Никифорович показал нам бумажку, видно временную, с заключением врачей, посчитавших, что он, Михаил Никифорович Стрельцов, страдает токсическим гепатитом, а потому должен пребывать инвалидом второй группы.

– С такой дрянью, – сказал дядя Валя, – тебе и пиво нельзя пить.

– Нельзя, – согласился Михаил Никифорович и поднял кружку. – Но беда-то ведь, дядя Валя, небольшая, а?

Оказывается, однажды в цехе химического завода, где с конца мая трудился Михаил Никифорович, произошла утечка четыреххлористого углерода, вечером Михаила Никифоровича стало рвать, температура пошла под сорок, «скорая» отвезла Михаила Никифоровича к Склифосовскому в реанимацию. В Склифосовском, уже в общей палате, Михаил Никифорович пролежал десять дней. Теперь ездит туда, наблюдается, и вот три дня назад его одарили представленной нам бумажкой. Михаил Никифорович полагал, что ему удастся упросить лекарей сменить группу на профессиональное заболевание.

Я стоял, браня себя. Вот, значит, как. Ну ладно Каштанов и дядя Валя. Они все же не из числа моих друзей. Они мне интересны, но они могут прожить и без меня, как и я без них. Месяцами, случалось, не виделись, и ничего, жизнь продолжалась, трава росла, трамваи ходили… Но вот Михаил Никифорович… Собственно говоря, и с ним мы были лишь собеседниками, разговаривали о том о сем в останкинских проездах, в магазинах и в автомате на улице Королева. И все. Однако… Однако о том, что «скорая» увезла его к Склифосовскому, что он лежал там, я должен был бы знать, я должен был бы проведать его, помочь ему, коли возникла бы нужда, да и коли бы она не возникла! И о том, что он взял да и ушел из аптекарей на химический завод, я обязан был бы знать! Что же я за человек оказался? Выходит, в том моем праведном деловом существовании последних недель люди, жившие рядом со мной, стали мне безразличны, я и думать о них не думал, мне и в голову не приходило, что с ними может что-то случиться, дурное или хорошее, они исчезли для меня. Если так, зачем были нужны мои совершенствования? Да и совершенствования ли это?

Горько мне было. И стыдно.

– Почему ты ушел из аптеки? – спросил я.

– Долгая история, – сказал Михаил Никифорович.

Он опять закурил, говорить далее как будто бы не желал. Да и что ему было открывать нам душу?

– У меня есть приятель, – не выдержал я, – известный врач, желудок, печень, гепатит – как раз его дело.

Михаил Никифорович промолчал.

– А ведь она себя объявила берегиней, – опять сказал я. – Что же она-то смотрела?

И снова Михаил Никифорович промолчал.

Последние слова я произнес скорее для самого себя. Теперь подумал: ведь и дядя Валя в апреле испытывал болезненное состояние. Но тогда и сама Любовь Николаевна хандрила и теряла способности. Почему нынче она допустила гепатит у главного пайщика?

– Мне стекла в автобусе вставили сами, которые выбивали, – сказал дядя Валя.

– Но ведь выбивали, – сказал Каштанов. – И за дело.

– За дело, – согласился дядя Валя. – И вставили. А тебе Нагиму обратно на лошади не привезли.

– Нагима супы готовить не умела, – вздохнул Каштанов.

– Сам бы и варил. Брал бы концентраты…

– Я и варил, – опять вздохнул Каштанов.

– Моя-то дура, – сказал дядя Валя, – тоже плохо варила супы, а вот ушла к таксисту, и без нее тошно…

– Зато какие рекорды вы ставили на своем автобусе в прошлом месяце? – усмехнулся Каштанов.

– Ладно, хватит! – сердито произнес дядя Валя. – И с автобусом хватит… И от донорства откажусь завтра же…

– Я свой пай продам Шубникову, – сказал Каштанов. – А документ заверю у нотариуса…