Аптекарь - Страница 104

104

– Кем зовут… Если дам согласие. И можно совмещать…

– Здесь большие перспективы, – уверила Анна Трофимовна.

– Я еще не дал согласие! – нервно вскрикнул дядя Валя.

– Что ты, Валентин, что ты! – принялась успокаивать его Анна Трофимовна. Но, похоже, она его укоряла.

На мгновение мне представилось, что лыжи Анны Трофимовны качнулись и готовы опуститься на голову Валентина Федоровича, но мало ли что может померещиться на Аргуновской улице.

– Собака-то ваша жива?

– Жива. Толстая, сытая собака, – сказала Анна Трофимовна. – Мы ее хорошо кормим. Ничего не жалеем. Для нее, собаки…

Дядя Валя не сразу, но подтвердил кивком уверения Анны Трофимовны.

– А не приставят ли вас в прокате к ротану Мардарию?

– Зачем?

– Ну, чтобы водить его по Останкину для оказания услуг.

– При чем тут Мардарий? – сказал дядя Валя, не глядя мне в лицо. – Никаких Мардариев! Я не знаю никаких Мардариев!

– Вы волнуете Валентина Федоровича, – расстроенно сказала мне Анна Трофимовна. – А ему нужен покой после лыж…

– Извините, – смутился я. – Действительно…

– Тебе-то еще не предлагали дела в пункте проката? – спросил вдруг дядя Валя. – Ты у них тоже в списке.

– И что же я должен делать по этому списку?

– Не знаю… может, писать сочинения.

– Какие сочинения?

– Ну, для детей сочинения… Которые на дом. Или для студентов… Форма услуг.

– Чрезвычайно польщен. А по другим предметам им от меня ничего не надо?

– Для других предметов пригласят других.

– Валентин Федорович! – строго сказала Анна Трофимовна.

– Я ничего не говорил. Я ничего не знаю, – будто опомнился дядя Валя. – Ты от меня ничего не слышал.

– Я слышал, – сказал я. – А вы еще и не дали согласия.

– Валентин Федорович даст согласие, – пообещала Анна Трофимовна. – Но необходимо обговорить условия. Чтобы потом не жалеть об автобазе. Водители автобуса на дорогах не валяются.

Теперь Анна Трофимовна гордилась Валентином Федоровичем.

– Дядя Валя, утверждают, что вы хотите бункер завести?

– Кто? – встревожился дядя Валя. – Какой бункер? Никаких бункеров! Пошли, пошли! Все! Покой и отдых! Пошли!

И лыжники отправились в сторону улицы Кондратюка.

Стало быть, и меня решили приставить к делу! И какая же будет установлена плата, гадал я, за сочинения, скажем, для восьмиклассников и какая для балбесов выпускников? Сколько потянет образ Печорина и сколько – Беликова, добавка выйдет Беликову за футляр и насмешки гимназистов или скидка? Я было хотел заглянуть к Шубникову, но раздумал: если им надо, сами отыщут, кстати, может, у них возникнет и конкурс на исполнителей, а мои способности вызовут и не самые лестные оценки. Что было волноваться заранее… Впрочем, относительно своего устройства в пункт проката я и не намерен был волноваться.

«Но, может быть, – подумал я, – вовсе не лишним окажется пункт проката для москвичей? Вдруг Шубников и Бурлакин остепенились, вдруг их порывы благородны и честны, а мы записали их в разбойники, подозреваем неизвестно в чем. Ведь если дать человеку с головой, выдумкой и энергией волю, он сообразит и устроит такое, что десять министерств не одолеют. И отчего же не нужны Останкину наемные коты?»

Но тут же я и охладил себя. Подумал: а не подбирается ли к нам Любовь Николаевна с другого бока, желая добиться от нас того, чего не смогла добиться в мае и летом? Не собирается ли она воздать нам за непослушание: не следуете моим советам, так будьте лишь исполнителями школьных программ и наемными котами. Однако и эти мысли следовало оставить. В них были очевидные упрощения. И не знал я, как относится Любовь Николаевна к делам на улице Цандера.

При встрече с Михаилом Никифоровичем я между прочим спросил, призывали ли его Шубников и Бурлакин. Выяснилось, что призывали. К чему и с какой целью, Михаил Никифорович мне не сказал. Михаил Никифорович был задумчив, курил. Я узнал от него, что послезавтра Любовь Николаевна покинет его квартиру.

– Куда же она съедет? – спросил я.

– В общежитие на Кашенкин луг, – сказал Михаил Никифорович.

– Это же почти Останкино, – покачал я головой.

– Да, – согласился Михаил Никифорович, – только за телецентром.

– А почему именно в общежитие? – запоздало удивился я.

Михаил Никифорович разъяснил, что в общежитии на Кашенкином лугу у Любови Николаевны есть знакомые отделочницы и они взялись ее поселить.

– Повезет отделочницам, – сказал я, но сразу же перевел разговор: вдруг ирония моя могла показаться неприятной Михаилу Никифоровичу? – И что же ты ответил на призыв Шубникова?

– А ничего не ответил, – сказал Михаил Никифорович.

– Дядя Валя собрался к нему. Но какие-то там тайны. И будто бы дядя Валя чего-то стыдится…

– Похоже, – кивнул Михаил Никифорович.

Вот и весь разговор.

38

Через день Любовь Николаевна переехала на Кашенкин луг. Ей бы исчезнуть из квартиры Михаила Никифоровича в мгновение, как случалось прежде, а она потратила на сборы весь вторник. Михаил Никифорович работал днем, до трех часов. Уходил утром в аптеку. Любовь Николаевна возилась с какими-то тряпками; вернулся – чемоданы ее были раскрыты. Он спустился на лифте, дышал морозным воздухом, слушал споры и исповеди в автомате на Королева, появился в квартире снова, а Любовь Николаевна собиралась будто бы в курортную местность с игорными домами и толпами Лоллобриджид. В общежитии ее чемоданы могли смутить неустроенных девушек, а то и вызвать беспорядки. В последние дни разговоры Михаила Никифоровича с Любовью Николаевной были служебными, проживало бы в квартире третье лицо, они бы обменивались вынужденными словами через это третье лицо. Сейчас же Михаил Никифорович решил сказать Любови Николаевне о нравах в общежитии и ее чемоданах.

104